Loading...
Драмафон

«Осенний Драмафон»: рецензии от Олега Михайлова

Наступает заключительная часть нашего литературного забега «Осенний Драмафон-2014» — авторы, за 42 дня успевшие написать законченную пьесу или сценарий, получают рецензии на свои работы от экспертного совета.

Первым выступает эксперт Олег Михайлов с отзывами на пьесы:

«Оранжерея» Аглаи Юрьевой

«Друзья и родственники» Аллы Глебовой

«Яблоневый снег» Алексея Санникова

«Мечты сбываются, или Непринявший дара придет с дарами» Евгении Озоровской

«Спасай мир, Катька» Анны Науменко

 

pers_mikhailov

Олег Михайлов — драматург, сценарист, член Союза писателей Москвы.

Лауреат Ежегодного всероссийского конкурса драматургов под девизом «Долг, Честь, Достоинство» (2012г.), проводимого журналом «Современная драматургия».

Лауреат Х Международного литературного конкурса им. М.А. Волошина (2012); призер международных драматургических конкурсов «Евразия», «Свободный театр» и «Badenweiler». Участник семинара СТД РФ «Авторская сцена» (г. Владимир, 2013 год), участник фестивалей драматургии «Новая драма», «Любимовка» (Москва), «Propaganda: A Festival Celebrating Russian Voices» (Нью-Йорк, США), фестиваля-лаборатории драматургии для детских театров «АртТюзАрт» (Харьков, Украина).

Спектакли по пьесам Олега Михайлова поставлены  во многих городах России и Украины. Сценические чтения пьес проходили в Харькове, Коктебеле, Москве, Минске, Штутгарте, Лондоне и Нью-Йорке. Пьесы переведены на английский и украинский языки.

Аглая Юрьева «Оранжерея»

(перейти к тексту пьесы)

В первую очередь следует отметить изобретательность автора, сумевшего соединить «под одной крышей» очень разные произведение Гаршина, такие как «Пальма», «Красный цветок», «Очень коротенький роман», «Сказка о жабе и розе» и другие. Однако, если говорить о жанре, то вряд ли перед нами чистой воды пьеса. Скорее — это литературно-драматическая композиция, в которой авторская мысль (идея) выше и важнее сценического действия и конфликта.

По сути перед нами отличный материал для радиопостановки или текст для литературного театра (тем более, некоторые авторские ремарки, особенно в части, которая касается рассказа «Надежда Николаевна», очень близки к режиссерской экспликации — т.е. автор уже видит будущий спектакль, ставит его у себя в воображении).

К сожалению, некоторые «швы», соединяющие разные истории, автору спрятать не удалось, но в целом я бы назвал эту работу вполне состоявшейся и даже удачной.

Из замечаний редакторского плана: на данный момент автору нужно обратить внимание на первую сцену, поскольку сейчас зрителю совершенно непонятно, кто здесь кто. Если в зоопарке (который по сути тоже тюрьма) мы можем худо-бедно отличить, кто тигр, кто медведь, а кто заяц, то с узниками оранжереи дело обстоит сложнее. Ну так пусть автор немного поможет нам, пусть из диалогов будет хоть немного понятно «ху из ху», пусть с самого начала прозвучат имена растений.

Алла Глебова «Друзья и родственники»

(перейти к тексту пьесы)

В замечательной статье Павла Руднева «20 признаков, по которым можно определить пьесу графомана» в пункте 7 написано: «Пьеса начинается с застолья, первый акт посвящен суетливому ожиданию гостей, перечислению яств и приборов, костюмов и причесок, разблюдовке и чуть позже диалогам «передайте соль — пожалуйста — вам тоже?». 100 % закончится слезами в салате и пьяным дебошем с кровищей на белой скатерти. Это — самый популярный жанр русской пьесы, называется: «блевотина в хрустале»».

Хочу сразу успокоить автора пьесы «Друзья и родственники». Для причисления к сонму графоманов должно сочетаться больше двух пунктов, перечисленных в статье. Впрочем, сама статья скорее юмористическая. Но! Практически все признаки «блевотины в хрустале» в тексте пьесы «Друзья и родственники» присутствуют. Но это, должен сказать, не самая большая проблема этого текста.

Уже с первых реплик автор старается «расставить фигуры на доске», ввести зрителя в курс дела. И это совершенно правильно. Беда в том, что автор делает это немножечко нарочито и слишком уж многословно. Это как раз именно та ситуация, когда в теории драматург знает, что герои пьесы не должны сообщать друг другу уже известную им (но неизвестную зрителю) информацию, но реализовать это знание на практике не может. Мастерства хватает ли на то, чтобы немного прикрыть эти фальшивости. Например, так:

Полина (обнимает мужа). Переживаешь, да? (Он молчит.) Я тоже нервничаю из-за переезда, но мы справимся. Начнем новую жизнь на новом месте. Ты же говорил: в Питере у тебя больше перспектив, а тут негде развернуться…
Костя (перебивает её). Поля, я прекрасно знаю, что я говорил! Но как тебе могло прийти в голову отмечать Новый год в проданном доме?! Да ещё пригласить кучу народу! К чему вся эта суета?

То есть Костя вроде бы злится на Полину, что она сообщает ему уже известные сведения, но тут же сам произносит информацию, предназначенную не Полине, а зрителю.
Собственно, вся первая сцена пьесы состоит из информирования зрителя. И это очень утомляет, так как на сцене ничего не происходит, никакого действия. История фактически топчется на месте.

Разумеется, никакая история не может обойтись без экспозиции. И в этом случае я всегда привожу в качестве примера фильма Андрея Звягинцева «Елена». В самом начале картины двое героев встречаются на кухне и завтракают. Их диалог состоит из восьми (!) коротких реплик, после которых становится абсолютно понятно, кем они приходятся друг другу, их отношения, количество детей в прошлых браках, а так же материальные и жилищные условия, в которых живут эти дети и т.п. ВОСЕМЬ РЕПЛИК!
В пьесе «Друзья и родственники» на это уходит три страницы пустопорожних разговоров. И там, где по идее зритель уже должен познакомиться с коллизией (коллизия — это ситуация, чреватая противоречиями) пьесы, главные герои еще только встречают первых гостей.

Автор! Боритесь за внимание зрителя! У вас нет времени на раскачку. Используя терминологию Николая Коляды, пьеса не может начинаться с «нулевой температуры». Сразу же, с первых реплик поднимайте «градус» взаимоотношений. Сейчас ваши герои словно бы пришли с мороза и только-только начинают отогреваться.

При последующих «явлениях» гостей тоже мало действия, но есть хотя бы какой-то намек на интригу — хозяева дома говорят всем, что переезжают в Москву, хотя сами готовятся обосноваться в Петербурге. Не бог весть что, но для начала сгодится. Тем более, что в пьесе ничего не происходит: светский треп персонажей продолжается семь с половиной страниц (и это из тридцати), пока, наконец, не наклевывается что-то вроде скандала между гостями — Олесей и Евгением. Но и этой стычке между сожителями (не хочу показаться занудой, однако «гражданский брак» — это брак, зарегистрированный в ЗАГСе. Следовательно, Олеся — не «гражданская жена» Евгения, как указано в списке действующих лиц, а просто сожительница) не суждено разгореться, так как автор гасит ее практически в зародыше.

И вот на девятой странице в доме вырубается электричество и в пьесе наконец-то начинается действие. Честно говоря, для коллизии (как исходной точки конфликта) это поздновато. И с этим надо что-то делать. Потому как в пьесе вроде бы все на месте, герои относительно живые, обаятельные даже, но ведь между ними ничегошеньки не происходит! Да, автор прописывает какие-то локальные словесные пикировки (полагаю, эксцентричная тетушка была придумала исключительно для этого), но этого совершенно недостаточно для удержания внимания. Коллизии-то нету. Нет настоящего конфликта. И на этих девяти страница, предшествовавших отключению электричества, быть его не может, потому как сейчас героям пьесы в сущности ничего друг от друга не надо. А если героям ничего друг от друга не надо, то и мне — зрителю — тоже ничего от них не нужно. Мне просто не интересно за ними наблюдать. Потому как если я хочу окунуться в некий срез жизни, то пойду к кому-нибудь в гости, где окажусь в обществе людей, которых знаю и которые мне гораздо интереснее героев пьесы. Или, на худой конец, я всегда могу взять подзорную трубу и начать подглядывать за жильцами дома напротив.

Оживить это болото светской трепотни может только одно — закиньте зрителю «крючок». Как работает «крючок» я могу объяснить вам на одном простом примере. Представьте себе, что вы наблюдаете за человеком, который подходит к афише театра, на которой крупными буквами написано: «Друзья и родственники. Автор — Алла Глебова», а ниже (буквами поменьше) перечислены другие создатели спектакля — режиссер, актеры и т.д. И вот этот человек стоит возле афиши и рассматривает ее. Как долго вы будете наблюдать за этим человеком? Ну, минуту. Ну, две. Три минуты — это уже от тоски можно сдохнуть. А теперь представьте, что человек, подошедший к афише, достает из одного кармана пистолет, передергивает затвор (или что там у пистолета?) и перекладывает оружие в другой карман. Вот просто достает и перекладывает. И продолжает дальше внимательнейшим образом изучать афишу. Сможете ли вы оторваться от наблюдения за этим человеком? Я — нет. Пусть он хоть час простоит возле этой афиши. Мне интересно, что будет дальше!

Ну так и поймайте зрителя. Покажите ему «пистолет». Убедите, что выстрелить он может в любой момент. А дальше пусть ваши герои треплются, сколько влезет. Зритель все равно будет дышать через раз, ожидая повторного появления «пистолета». Какой «пистолет» вы придумаете для вашей пьесы — решать вам. (Но, замечу, что попытки Кости дозвониться до Лили — не канают, слишком мелко и моментально забывается).

Дальше (после девятой страницы) все в пьесе идет более-менее живенько, хотя можно и смешнее и изобретательней. И слишком много пустого натужного трёпа. Сейчас пьеса просто тонет в словах, в то время как между героями мало что происходит. Поэтому появление незнакомца в костюме Деда Мороза можно было бы и ускорить, ведь он — отличная придумка. Просто отличная! Снимаю шляпу! Жаль только, что использована она в пьесе, жанр которой, как было сказано в самом начале, носит общее название «блевотина в хрустале». А это очень скучный жанр, ведь в «срывании покровов», скандалах, криках, взаимных обвинениях и драках — во всем этот нет ничего нового. А вот «Дед Мороз» с амнезией — это прикольно!

Алексей Санников «Яблоневый снег»

(перейти к тексту пьесы)

К теме Чеченских войн (и первой и второй) уральские авторы (а Алексей Санников, как я понимаю, из Верхотурья) обращались неоднократно. Но если Зуев, Архипов, Казанцев и другие исследуют то, как война калечит людей физически и морально, то в пьесе «Яблоневый снег» автора интересуют несколько иные аспекты последствий тех вооруженных конфликтов (в том числе и националистические), которые я, как драматург, не возьмусь сейчас обсуждать. Думаю, проблематику этого текста гораздо глубже смог бы оценить кто-нибудь из театральных критиков, которые присутствуют в экспертном совете Драмафона. Я же сосредоточусь на «технических» аспектах текста.

Во-первых, мне очень импонирует, что автор поместил своих героев в экстремальную ситуацию природного катаклизма, что позволяет максимально раскрыть характеры персонажей. Во-вторых, вынужден констатировать, что за исключением главного героя (которого автор пишет подробно и с удовольствием) более не раскрыт никто. И это печально, так как «своя история», своя боль свой нерв и своя правда должны быть у каждого героя пьесы. Сейчас все дано схематично, в набросках: картонные герои, люди – функции.

Так, например, практически не работает тот факт, что Руслан и Нина были любовниками (т.е. понятно, что это «спусковой крючок» для того, чтобы Алексей решил выгнать всех на улицу, но дальше об этом словно бы все забывают), совершенно не раскрыты взаимоотношения Алексея и Нины (более того, про Нину вообще ничего не понятно, даже ее профессия). Неприкаянно болтается по пьесе Колян, которые нужен автору как «голос простого народа», но на сюжет никак не влияет (т.е. если вычеркнуть Коляна из этой истории, то практически ничего не изменится, кроме, быть может, объема текста), не «двигает» его. И, наконец, самый слабый персонаж — это Анна. И это странно, потому как мать, ребенок которой в опасности, это всегда персонаж с огромным драматическим потенциалом. Но автор эти возможности попросту упускает.

Схематичность большинства героев приводит к тому, что автору не удается использовать все возможности тех экстремальных условий, в которые он сам их и поместил. В результате «на выходе» получилась пьеса в 17 страниц, т.е. что-то около часа сценического времени. Это очень мало даже для одноактной пьесы.

Собственно, я даже не вполне уверен, что автор написал пьесу, потому как большинство ремарок возможны и осуществимы только в кино. Да и природные условия, которые так ярко прописаны в тексте, выгоднее и зрелище смотрелись бы на экране, чем на сцене.

Но самая главная проблема этого текста — финал. Это, извините, шибздец. Причем — лютый! Судя по тому, что в самом начале пьесы автор своею рукой начертал слова «Первый акт», а второго акта я так и нашел, то у меня сложилось впечатление, что, дописав историю до смазывания Алексея растопленным салом, драматург несколько утомился (или зашел в тупик), поэтому решил не мучиться и завершил всё «экстравагантной» сценой с ружьем, чем привел меня в полнейшее недоумение.
Это что вообще было, дорогой автор?!

 

Евгения Озоровская «Мечты сбываются, или Непринявший дара придет с дарами»

(перейти к тексту пьесы)

Не стану скрывать, читать пьесу «Мечты сбываются» мне было крайне сложно. В первую очередь — из-за языка, которым она написана. Монологи и диалоги перегружены наречиями и деепричастными оборотами. Это и в прозаических произведениях зачастую невозможно читать, но видеть это в пьесах — просто непереносимо! Неужели для того, чтобы рассказать о чем-то красивом и поэтичном нужно непременно насиловать русский язык? Думаю, что нет. Все самые красивые и поэтичные вещи написаны просто и ясно.

Второе, что сразу же бросается в глаза, это «драматургические поддавки» — т.е. ситуации, вряд ли возможные реальной жизни, противоречащие логике, но необходимые автору для того, чтобы действие продолжалось. Например, когда главный герой приезжает в город своей молодости в поисках старой любви, он приходит в ее квартиру, где сейчас живет другая женщина. И далее следует вот такой диалог:

Мария: Вы ко мне?
Дмитрий: Да! Н-н-нет! Не знаю! Скажите, здесь уже не живет Лиза, Елизавета Павлова?
Мария: (устало, пожав плечами) Здесь живу я!

На мгновение прерву героев. Почему Мария говорит это «устало»? Он двадцать пятый человек за этот день, который спрашивает Лизу и она уже задолбалась отвечать на этот вопрос? Ведь нет же? Зачем здесь это наречие? Что оно нам дает? Абсолютно ничего. И вот таких «ничего» в ремарках по всему тексту немыслимое количество. Зачем вы подсказываете актерам, как им произносить текст? Они четыре года учились, они сами разберутся.
Но продолжаем слушать диалог:

Дмитрий: Давно? (растерянно) А где же Лиза?
Мария: Вы пройдите, я вижу, вы издалека приехали, зайдите, зайдите!
Дмитрий: И я переступил порог и послушно пошел мимо знакомых стен. Я уже понял, что с Лизой что-то случилось, но еще надеялся, что ошибаюсь.
Мария: Я вас чаем напою.

Ну, понятно, что внутренние диалоги героя — это та самая «литературщина» (В одном предложении «И я переступил порог и послушно пошел мимо знакомых стен» — целых два(!) наречия), о которой я говорил, но Мария меня поразила в самое сердце. Я понимаю, что она добрая и отзывчивая женщина, которой предстоит сообщить герою, что Лиза умерла. Если я очень захочу, то даже могу поверить, что она впустила совершенно незнакомого человека в дом, но… Как она увидела, что он приехал издалека — это мне совершенно непонятно. На картах нагадала? Дальше Мария продолжает демонстрировать свои экстрасенсорные способности:

Мария: (с беспокойством вглядываясь в него) Моя тетя, рассказывала мне о молодом человеке, которого Елизавета Андреевна очень любила. Так значит это Вы?

Дальше действие внезапно (!) переносится в парк. Т.е. вот героиня стояла у плиты и варила кофе и — хоп! — они с героем гуляют у озера. Будь это киносценарий — я бы слова против не сказал, но автор заявляет свой текст как пьесу. И таких внезапных переносов, предполагающих моментальное перемещение героев в пространстве и времени, в тексте великое множество. Если ставить эту предполагаемую пьесу в театре так, как она написана, то актриса, играющая Марию, попросту не будет успевать переодеваться.

Кстати, о Марии. В списке действующих лиц даны довольно подробные характеристики всех героев. О Марии написано следующее: «19-20, бывшая балерина, едва заметно хромает-последствия травмы». Пришедший в театр зритель эту характеристику не прочитает. На сцене он увидит молодую девушку, которая хромает. И здесь у меня два вопроса к автору:
1. Почему Дмитрий, который произносит гигантские пафосные и переполненные наречиями монологи, ВООБЩЕ (ну, то есть — абсолютно!) НИКАК — ни словом, ни вздохом, как говорится — не реагирует на ее хромоту? Он ее (хромоту) не замечает?
2. Что я, как зритель, должен думать о хромоте героини? Это актриса подвернула ногу? Или это что-то с героиней? Почему мне (зрителю) никто ничего не объясняет?
Это я к тому, дорогой автор, что мало написать в начале пьесы, что героиня хромает. Необходимо, чтобы это нашло отражение в реакции героев, в их отношении к ее хромоте. Пусть это будет одним предложением в диалоге (или монологе), но пусть это отношение проявится. Только так зритель может понять, что происходит на сцене. И точно также — из диалогов и никак иначе! — зритель может узнать, как зовут ваших героев.
Имя главного героя впервые звучит из уст Марии на шестой (!) странице. На шестой!
Имя старичка Акима, который непонятно зачем говорит пословицами и прибаутками, и вовсе ни разу не произносится вслух.
И это я еще молчу, что с балетным прошлым Марии вообще ничего не понятно.
На странице 8 она говорит:

Мария: Мда! Я должна была приехать…Скоро фестиваль танцевальных коллективов, я говорила вам, я — руководитель одного из них, вот, подала заявку на участие. Ну и мимо проходила,…посмотрела афишу…

Когда она это говорила? При каких обстоятельствах? Почему я этого не слышал? О том, что она раньше танцевала впервые становится известно на странице 9. Или я невнимательно читал? (И, кстати, попробуйте произнести вслух «Мда» с восклицательным знаком. Я пробовал, это очень смешно звучит.)

Точно также рассмешила меня сцена в квартире Дмитрия.

«Мария проходит в комнату, рассматривает стены квартиры, густо увешанные фотографиями и сувенирами. Дмитрий входит в комнату с подносом с наскоро приготовленной яичницей, бутербродами и кофейником».

Ну, предположим, что я сижу в зрительном зале театра, в 23 ряду, смотрю как Мария на сцене рассматривает фотографии и сувениры, потому как сам из 23 ряда их разглядеть не могу. Дмитрий в это время в кухне (т.е. где-то за сценой) «готовит» яичницу, одной рукой режет бутерброды, а другой варит кофе. Сколько по времени это может продолжаться? Пять минут? Десять? И все это время я должен сидеть в своем 23 ряду и смотреть на то, как Мария молча рассматривает фотографии и сувениры? Офигительно увлекательное зрелище!

Но меня в этой сцене насмешило другое. Логика персонажей. Вот, например, Дмитрий говорит:

Дмитрий: Маша, а где твои родители?
Мария: Я же говорила вам, я не знаю!
Дмитрий: (Нервничает, грубо) Ничего не знаю! Ничего не знаю! Неужели ты никогда не интересовалась этим?

Сцена продолжается дальше, Маша долго и подробно рассказывает о своих приемных родителях. И тут Дмитрий внезапно заявляет:

«Ты мечтала найти маму… Но почему? Тебе было плохо у них?»

Т.е. сперва он упрекает девушку, что она не интересовалась своими настоящими родителями, а потом удивляется, почему девушка мечтала найти маму. Простите, но этого мой мозг вынести не в состоянии.

И вот таких, извините, «косяков» на сорока страницах текста — вагон и маленькая тележка.

Но, разумеется, это все мелочи и придирки. Основная проблема мне видится в другом. Начну немного издалека. У меня довольно много пьес об актерах. И актеры меня за это частенько ругали, так как актерам про актеров играть не очень интересно. Но дело в том, что это единственная среда, которую я довольно хорошо знаю, поэтому НЕ писать об актерах мне очень сложно. Читая пьесу «Мечты сбываются» (кстати, большой привет Газпрому), я не мог отделаться от впечатления, что актерскую жизнь автор знает не изнутри и даже не со стороны зрительного зала, а с экрана телевизора, где частенько можно увидеть сериалы «из актерской жизни». (Косвенно мое предположение подтверждали такие мелочи, как, например, такая вот ремарка: «Гримерка Дмитрия. Он только что смыл грим, на плечах полотенце. Входит Мария». Актеры не смывают грим, они снимают его лигнином, а уже потом умываются.)

Вообще, всё в этой «пьесе», что касается театра и отношений в труппе между актерами, кажется мне придуманным от начала и до конца. Хочется посоветовать автору хотя бы разочек крепко бухнуть в компании провинциальных актеров. (Или, на худой конец, открыть пьесу Семена Кирова «Похороны его бабушки». Или посмотреть фильмы «Упражнения в прекрасном» или «Тупой жирный заяц»). И автор увидит, что актеры — это нормальные ребята, которые в жизни общаются между собой как обычные люди, а не герои телесериалов.
Более того! Я не знаю ни одного живого человека, который бы разговаривал так, как говорят герои произведения «Мечты сбываются», потому как говорят они такими длинными предложениями, что у редкого актера хватит дыхания, чтобы произнести этот текст.
Автор, вы читали свою пьесу вслух? Я вот попробовал. И у меня не получилось.

Еще раз повторю, что читать пьесу было немыслимо сложно. Впрочем, разгадка тяжеловесной литературности этого текста нашлась на пятой странице.

Мария: О да! Сюжет притягивал с самого начала, но, когда на сцене появились Вы, я совершенно приросла к месту. Вы словно даже выше ростом вдруг стали… Я не могла оторвать взгляд от… Вас! Вы были дьявольски красивы! –ОНА ПОДНИМАЕТ НА ДМИТРИЯ БЛЕСТЯЩИЕ ГЛАЗА, СМОТРИТ УПРЯМО ЗАКУСИВ ГУБУ И ПРОДОЛЖАЕТ: — Да, да, именно…дьявольски.

И сразу становится понятно, что автор переделывал в пьесу некий прозаический текст и проглядел кусочек, который следовало оформить как ремарку. Причем, из этой «ремарки» (в которой тоже два (!) наречия на одно предложение) видно, что это очень дурно написанный текст. Текст какого-то дамского романа, в котором персонажи буквально утопают в «красивых» словах, проговаривают каждую свою мысль и эмоцию; никаких подтекстов в их бесконечных монологах и диалогах нет и в помине. А если нет подтекстов — то нет и драматургии. Собственно, чего уж таить, к драматургии это произведение вообще не имеет никакого отношения. Абсолютно. Это проза, разложенная по ролям. И я не понимаю, зачем автору понадобилось проделывать такую большую работу. Чем плоха была повесть (или роман), который вы написали? Зачем понадобилось тащить свою прозу на сцену, где совершенно другие законы, другой темпоритм, где важны не слова, а подтексты, где герои не разговаривают сложносочиненными предложениями? У меня нет ответов на эти вопросы. Мне жаль потерянного времени. И своего и автора.

Я прошу прощения у автора за столь резкие суждения. Если у вас возникло недоверие к моей оценке вашего текста, то, думаю, вы вправе просить дополнительную рецензию у других членов экспертного совета Драмафона.
Еще раз прошу меня извинить.

 

Анна Науменко  «Спасай мир, Катька!»

(перейти к тексту пьесы)

На нынешнем Драмафоне я рецензирую четыре оригинальные пьесы и одну инсценировку. Пьеса «Спасай мир, Катька!» — единственная из всех, где «коллизия» (т.е. ситуация, чреватая противоречиями) была представлена зрителю уже на второй странице. И за это я хочу поблагодарить автора! Именно так и должна быть сконструирована пьеса.
За это автору огромный плюс.

Из минусов. Для себя я отметил некоторую торопливость автора. Важные моменты (например, предложение Сергея о замужестве, реакция Ирины, а затем требование Сергея избавиться от племянницы, и опять же реакция Ирины) написаны схематично и поверхностно. Это нивелирует широкую амплитуду переживаний героини, которую автор так удачно наметил. Наметил, но не прописал. Между тем ситуация, когда женщина получает долгожданное (10 лет — не шутка!) предложение руки и сердца, а следом за ним чудовищное условие — это возможность проявить мастерство драматурга. Не пренебрегайте этим. Рекомендую вам переписать всю первую сцену с Сергеем. Сейчас она выглядит очень буднично, словно Ирина получает такие предложение ежемесячно.

Немного отвлекусь, так как авторская спешка — это довольно распространенная ошибка.
В мое время (не знаю как сейчас) в школе на уроках русского языка нам иногда давали задание написать изложение по прочитанному произведению. Т.е. просили пересказать какой-то рассказ своими словами. Так вот авторская спешка, невнимательность к мелочам, неточность в деталях, искажение психологических мотивировок — частенько приводят к тому, что «рассказ» превращается в «пересказ». На сегодняшний момент пьеса «Спасай мир, Катька!» очень напоминает пересказ. Это как если бы автор сперва написала уморительную комедию, а потом начала бы мне ее подробно пересказывать, но уже другими словами, случайно пришедшими ей на ум в этот момент. Автор-то знает, что ее комедия смешная, но слушатель в пересказе не может этого почувствовать и оценить.

И вот здесь, кстати, возникает вопрос о жанре. Определить его мне не удалось. Причем, путаница началась с самого начала. Опереточное появление Сергея, его почти шутовское предложение, болтовня Ирины о деталях будущей свадьбы, а потом — бац! — и требование избавиться от племянницы! И оперетка вмиг скатывается в драму. Когда Сергей уходит (кстати, Ирина почему-то не пытается его переубедить или удержать, не ищет слов, чтобы изменить дикое решение Сергея — она почему-то сразу начинает пассивно страдать), то начинается уже мелодрама. В приходом Лары мелодрама пытается вернуться в жанр комедии, что совершенно убивает драматизм коллизии.
И вот эта бесконечная «езда» по жанрам не дает зрителю сосредоточится на самой истории и начать уже сопереживать героям. Впрочем, сопереживать мешает не только это.
Вот смотрите сами. Автор (устами Ирины) рассказывает о тяжелой судьбе Кати (гибель родителей, о попытке изнасилования), о проблемах в общении (что неудивительно), о плохой компании, с которой девушка общается. Наконец, о совершенно свинском поведении Сергея. И какой же выход приходит в голову Ирине, которая, по ее же собственным словам, никогда сознательно не навредит племяннице? Выдать ее замуж на африканца! Вот здесь я совершенно перестал сопереживать Ирине, потому что она показалась мне клинической дурой, достойной такого человека как Сергей.
Кстати, вариант с конкурсом красоты, придуманный Ларой — это тоже не фонтан. Это что-то очень уж «девчачье». И то, что автор развивает сюжет именно в этом направлении, кажется мне большой ошибкой. Однако я не чувствую себя вправе критиковать автора за тот или иной вариант развития сюжета, поэтому попросту приму вариант с «Золушкой, которая не хотела быть Принцессой» как данность. Замечу лишь, что с этого момента пьеса перестала быть мне интересной. Но это исключительно мои проблемы, а не пьесы.

Очень советую автору обратить внимание на некоторые технические моменты. Например, вот на эту ремарку:

(Уходит в комнату, возвращается в будничном платье , с заплаканным лицом. Входит Лара)

Все-таки актрисе потребуется некоторое время, чтобы сменить вечерний наряд на будничное платье. И что, зрители должны будут смотреть на пустую сцену? Так быть не должно! Сцена никогда не должна оставаться пустой.

Еще один момент. Разумеется, время на сцене понятие довольно условное, но так быстро Лара могла бы появиться в квартире Ирины только в том случае, если бы они жили на одной лестничной площадке. А она, по ее же собственным словам, была где-то на улице. Подумайте, пожалуйста над этим моментом. Это же касается момента, когда Ирина идет в дворницкую за Катей, а Лара говорит по телефону. Разговор короткий. И после него Ирина сразу же возвращается с Катей. Полное ощущение, что в прихожей этой квартиры спрятан телепорт. Лара тоже поражает суперскоростью: за время короткого диалога Ирины и Кати она успевает нагреть воду, заварить чай и разлить его по чашкам.
(Кстати, в самом начале сцены Ирины и Кати уже есть ремарка, что они садятся и пьют чай. Откуда тот чай взялся — совершенно непонятно).
Так вот, дорогой автор, учитывайте, пожалуйста, театральные реалии, в которых невозможен принцип кинематографического монтажа.

Речевая характерность героев тоже очень важна. Вот, например, Ирина. Сперва она говорит как нормальный живой человек, но вдруг (в сцене в Ларой) внезапно начинает изъясняться «высоким штилем»: «Буква закона требует доказательств, а не утверждения, что душу вываляли в грязи, что убили ее веру в людей, нанесли девочке моральную травму, равнозначную гибели родителей». Автор, попробуйте прочесть это предложение вслух. Ведь это ужас что такое! Люди так не говорят.
Совершенно непонятно, сколько лет «обитателям дворницкой». (Кстати, что такое «дворницкая»? В последний раз я видел это слово в романе Ильфа и Петрова). Судя по тому, что в диалоге Питона и Виктоши упоминается ПТУ (которых в РФ нет уже лет пятнадцать) и цитируется песня из фильма «Жестокий романс», то они явно не подростки. Этот момент (возраст) неплохо было бы уточнить в ремарке.

И мне совершенно непонятно, по какой причине автор не включил в список действующих лиц Алексея, который появляется в подвале (все-таки подвал звучит как-то более современно, чем «дворницкая») в поисках своего «приятеля»? Впрочем, Куфа (якобы приятель Алексея) тоже почему-то не удостоился этой чести. Как ведущие конкурса красоты.

Вообще, по поводу «подвальной компании» у меня много вопросов. Зачем автору нужна была Даша? Как этот персонаж влияет на сюжет? Как движет историю вперед? Да никак! Убрать из текста Дашу — вообще ничего не изменится. Ну вот ни капельки! Зачем вам персонаж, который не «работает»?
Точно такой же вопрос по Куфе. Он нужен только для того, чтобы сообщить зрителю, что Алексей никакой ему не приятель, а только почему-то искал повод зайти в подвал? Если так, то Куфа — абсолютно лишний персонаж. Актеру, которого назначат на эту роль, будет совершенно нечего играть. Вот абсолютно нечего. Ну будьте же милосердны к актерам, пишите им нормальные роли, а не «кушать подано».
Если я правильно понимаю, то Алексей и есть тот самый дорогостоящий и высококлассный психолог, который должен был убедить Катю участвовать в конкурсе красоты. Если это так, то работал он довольно топорно, хотя (волею автора) цели своего достиг. Но все-таки было бы неплохо, чтобы он появился в сцене конкурса, чтобы у зрителей не осталось никаких сомнений.

С огромным сожалением должен написать, что финал пьесы не удался совершенно. Вся сцена конкурса красоты — это какая-то квинтэссенция мелодраматических штампов и сериальной пошлости. И объяснение в любви Сергея, и появление Виктоши с известием о смерти Питона, и «оправдания» Гладышева. Это какой-то кошмар. А финальная реплика «Спасай мир, Катька!» — вообще всё похоронила. Простите меня, но только графоманы заканчивают пьесы фразами (цитирую по статье Павла Руднева «20 признаков, по которым можно определить пьесу графомана») вроде: «Аминь» или «Все будет хорошо» или «Доброго вам здоровья» или «Как хорошо, что у нас так здорово все разрешилось» или «Санного вам пути!»

Чтобы не заканчивать рецензию на минорной ноте, добавлю вот что:
Пьеса в 30 тысяч знаков (т.е. около часа сценического времени) не может состоять из 3 актов. Это типичная одноактная пьеса из трех сцен, которую я бы рекомендовал полностью переписать, увеличив ее объем, тем более что потенциал у этой истории есть. Просто автору надо четко определиться с жанром, никуда не торопиться и забыть о мелодраматических лекалах. Пишите своё и ломайте шаблоны. Ваша героиня — Катька — бунтарка! Так и бунтуйте вместе с ней. И все у вас получится.

Удачи!

 

 

Комментарии:

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *