Loading...
Драмафон

«Осенний Драмафон»: рецензии от Елизаветы Авдошиной

Продолжаем выкладывать рецензии экспертов на работы участников литературного забега «Осенний Драмафон-2014»!

Театровед, театральный критик и блоггер Елизавета Авдошина пишет о трех работах:

«В конце будет зима» Аркадия Гуземовского (Екатерины Гуземы)

«Пряничный инвалид» Владимира Зайцева

«Закрытые пространства» Олега Канина

 

 

pers_avdoshina

Елизавета Авдошина — театровед, театральный критик, блоггер.

Окончила филологический факультет МПГУ (бывш. Ленина). Защитила диплом по новой драме («Идейно-художественное своеобразие драматургии Василия Сигарева»). Писала в общеуниверситетскую газету «Московский студент» (2012-2014гг.).  С 2014г. постоянный блогер и корреспондент интернет — портала о театральной жизни Москвы «Чеховед». Автор блога «Драма: 21 век».

Участвовала в проекте «Классная драма» (2013г.)  и «Maskbook» (2014г.) —  интернет-издание фестиваля «Золотая Маска». С 2013г. участник семинара молодых театральных критиков п/р Григория Заславского («Независимая газета»)  при Союзе театральных деятелей РФ. В 2014г. состояла в Пресс-клубе газеты «Рамтограф» Российского Академического Молодежного Театра.

 Аркадий Гуземовский (Екатерина Гузема) «В конце будет зима»

(перейти к тексту пьесы)

«В конце будет зима» — небольшая пьеса Екатерины Гуземы в двух действиях. Одноактная лирическая комедия, а именно так можно обозначить жанровую принадлежность текста, читается легко и спокойно. Весь текст похож на тот самый «крупный и пушистый снег», который идиллически станет падать с неба в конце пьесы. Пожалуй, слишком идиллически…

Молодой драматург решила забежать на несколько десятилетий вперед и говорить от «лиц, преклонного возраста», которых она ласкового именует «бабки». В мир «бабок» аккуратно и заглядывает. Какие они? Здесь и добродушные кошатницы, и молодящиеся, ищущие любовных утех на старости лет и «судилки-рядилки» (как любила говорить моя бабушка про своих товарок), восседающие на дворовых лавочках. Несмотря на то, что мы, кажется, так и не сможем найти неожиданного поворота в изображении знакомых понаслышке и «понаглядке» старческих причуд, обид, радостей и скорбей, читателю или зрителю здесь будет импонировать чувство узнавания. Вот одна ругает другую, что коврами всю квартиру завесила («русский стиль», отвечает та) или тратит копеечную пенсию на кошачий корм («вы кошек кормите, они плодиться начинают – весь двор уже в *овне, дети в *овне играют»). Вот «бабки» решают «пойти в массы», поднатореть у молодежи в современных навыках общения. Организовав на сайте знакомств свидание, попадаются в объятия к кавказцу Джану…

История о том, как бабульки решили найти себе презентабельных ухажеров, а попали впросак, напоминает старый, вызывающий уже разве что легкую улыбку, анекдот: «Идет мужик по лесу, навстречу бабка с пулеметом. Бабка: «Что милок, насиловать будешь, да?» Мужик: «Бабушка, в мыслях не было!» Бабка, потрясая пулеметом: «А придется!». Собственно, пьесу и можно назвать развернутым анекдотом.

Бытовое (слух автора на просторечную парадоксальную речь стоит отметить) уравновешено в пьесе метафизическим. Зима, о которой говорится с самого начала — символична. Зима, как закат жизни природы и жизненного цикла человека, по воле автора перекликаются в пьесе. На тех же весах вечности взвешиваются к финалу пьесы сиюминутное — желание главных героинь Олимпии Петровны и Баб Даши круто изменить жизнь на склоне лет, обмануть свой возраст, и непреходящее – искренняя привязанность к умершему мужу чувствительной героини Бабы Даши.

Так сопротивление героинь ходу времени, данное автором в комическом ключе как приключения шебутных бабусек, находят естественное разрешение в успокоении благородной старости с ее подведением итогов и приготовлению души к зиме вечной.

Композиционно «…зима» — очень цельная пьеса, содержательно развивающая основные моменты действия. Наличествует конфликт — в данном случае это скорее ментальный конфликт двух героинь-подруг. Нельзя не заметить профессиональный ввод в языковую и образную среду в начале пьесы; равномерный и драматургически грамотный переход от завязки к кульминации и развязке, что не дает читателю возможности устать и отвлечься. Но, зачастую, чувствуется непродуманность психологической подоплеки ситуации. Некоторые сцены (как одна героиня уговаривает другую начать новую жизнь – найти новые знакомства, как бабки приходят к молодой соседке за компьютерной консультацией, как сидят вдвоем в парке, ожидая назначенного свидания) таят в себе изъяны в мастерстве реалистического отображения поведения персонажей. Проще говоря, герои слишком быстро соглашаются и «прогибаются» под поставленные автором обстоятельства. Причем, именно в тех сценах, где подразумевается некое напряжение – вот сейчас у персонажей сорвется, не получится. С одной стороны, это можно оставить на режиссера, но с другой, очевидно, что ситуации слишком быстро разрешаются положительно, уж больно ведомы волей драматурга. В свою очередь, в характеристиках персонажей порой превалирует излишне подробное описание внешнего образа героя вместо двух-трех психологических деталей или ремарка излишне объясняет (потенциальному) актеру его поведение на сцене.

Также у автора случается и с языком пьесы, построением диалога. Остроумные фразы щедро рассыпаны по тексту, есть прекрасный эпизод с двумя диалогами – имитациями анкет для сайта знакомств (сцена исподволь иронично раскрывает индивидуальность героинь-антиподов), но, с другой стороны, в тексте встречаются и проходные, стертые в языковом отношении диалоги – ими автор злоупотребляет в экспозиции и заключении.

Хотелось бы пожелать автору большей образной и языковой оригинальности, смелости (а значит и «проблемности» текста) идейной и формальной (в построении фабулы). Не равнять пьесу одной идее, давать тематический горизонт читателю/зрителю. А главное говорить о том, что по-настоящему волнует тебя самого, лично, тогда, возможно, читатель и поразится, и удивится, и крепко задумается.

Владимир Зайцев «Пряничный инвалид»

(перейти к тексту пьесы)

Пьеса Владимира Зайцева «Пряничный инвалид» — стебный и драматичный комикс про героя-неудачника, пытающегося интегрироваться в сообщество социального меньшинства и невольно становящимся борцом за его права. Интересно, что предыдущая пьеса В. Зайцева «Все оттенки голубого», победившая на фестивале-конкурсе красноярского «ДНК» и включенная в список особо отмеченных на «Любимовке», также раскрывает проблемную тему социальных меньшинств, только на примере сексуальной ориентации. С одной стороны, очевиден драматургический (уже мейнстримный, правда) ход, почерпнутый из общих тенденций новой драмы и использованный автором в двух пьесах с целью зацепить читателя или зрителя скользскостью темы. С другой стороны, поразительное умение автора балансировать на тонкой грани дешевого стеба и серьезного, иногда до наивности, реализма, писать китч (здесь и мелодраматизм пьесы, и занимательность фабулы и легко выводимая мораль) и умело имитировать его, низвергая, — дают повод думать о намеренном выходе на тропу пародии, которая оказывается пародией в квадрате – новой драмы на саму себя. Судя по пьесе «Очень бешеным зомби простреливают мозг», где автор увлекся «фаном ради фана», первый опыт драматурга был той самой пустопорожней пародией на реальность, которая в нынешней пьесе переросла в жесткую социальную сатиру, во всяком случае, стала затрагивать настоящие болевые точки. Пьесу местами и вправду стыдно читать – узнаваемость негативных реалий сжимает горло.

Хотя автор по-прежнему перебарщивает с участием в тексте «звезд» TV и медийных персонажей (так, к «пряничному» инвалиду во сне приходит Кончита Вурст). Придирка хоть и не большая, но важная – уже завтра подобный контекст может быть не интересен.

Приметы времени, точнее конкретного ушедшего года, богатого на различные парадоксальные случаи в общественной жизни страны и мира, щедро рассыпаны автором внутри текста (порой, повторюсь, избыточно): тут и лихорадка Эбола, и падение рубля, и даже вши от сделанного селфи, о чем предупреждали газеты. Само нагромождение узнаваемых деталей приводит к комическому эффекту, начинаешь ощущать сквозь ткань текста абсурдность реальности, в которой мы живем.

Пьеса по-сценарному раскадрована на пятьдесят четыре эпизода — юмористических скетча (вспоминается Ханох Левин), описывающих встречи – реальные или ирреальные — несчастливого Геры, который неожиданно получил справку о третьей группе инвалидности, по внешне не проявляющемуся недугу, — с представителями разных слоев общества. От недоброжелательно настроенных («Никто не хочет быть инвалидом. Само слово уже какое-то инвалидское») или любителей наживаться на сирых и убогих – из среды работодателей, завравшихся депутатов, представителей правоохранительных (!) органов, словесно и физически унижающих человека, до ворчливых покупательниц в магазине, хозяйки квартиры, не желающей обанкротиться от излишней жалости («Думаешь, мне не будет совестно выселить инвалида? Будет. Но совесть не накормит») и, наконец, «настоящих» инвалидов — озлобленных, агрессивных, конкурирующих. Эти эпизодические герои объединяются автором в графе действующих лицах во «все-все-все». Только вот винни — пуховского благодушия здесь совсем нет…

Конфликт взят объемный, в остросоциальном изводе сюжета – герой-одиночка, отстаивающий свои права в выталкивающем и отвергающем мире. Такой конфликт, несомненно, может оборваться только на апогее борьбы – бессмысленной и беспощадной – актом высшего протеста. В конце пьесы загнанный социумом в невыносимые условия выживания затравленный герой отрубает себе руку – он делает из себя настоящего, не «пряничного» (на протяжении всей пьесы никто не верит герою) инвалида. Этот акт отчаяния, который столь созвучен нынешним художественным, с политическим подтекстом, акциям (панк-молебну «Пусси Райот» или опусы Петра Павленского с приколачиванием мошонки, отрезанием уха, etc.), оставляет читателя наедине с гнетущей метафорой – инвалида из нормального человека делает государство и общество – масса, гонящаяся за навязанными извне потребностями. Индивидуума калечит общество, бесчеловечное и «однокалейное» в своем кругозоре. Таков финал был и в «Оттенках голубого», где признавшегося в нетрадиционной ориентации сына «заботливые» родители запихивают в лечебницу.

«Пряничный инвалид» — тонкая пьеса с особым юмором. Кажется, кроме одной заимствованной шутки, здесь нет ни одного затертого юмористического выражения, что приятно радует глаз (здесь явно виден прогресс по сравнению с теми же «Оттенками…»). Автор явно нашел свою нишу в жанре, точные получаются стилизации – (бесподобно сделан эпизод с хипстером, изъясняющемся на своем «хипстерском» языке, точнее языковой помеси). С точки зрения композиции примечателен прием включения функции повествователя в пьесу – каждый эпизод предваряется репликой главного героя, резюмирующего происходящие события. Часто в этих «ремарках» от героя становятся «равновелики» события частной и общественной жизни, что несет дополнительный комедийный эффект. Хотя прием и не нов – тут можно вспомнить и «Волчок» Василия Сигарева и «Как я стал…» Ярославы Пулинович – он выбран очень верно для данной структуры цепочки «короткометражек» (не случайно напрашивается киношный термин, такие приемы изначально взяты из кинематографа). Пьеса все время держит в напряжении, а к концу случается такое резкое падение на вздохе, что, думаешь вот оно мастерство закручивания сюжета – кажется, набор сцен нескончаем, а у автора уже и бездна для читателя приготовлена.

Олег Канин «Закрытые пространства»

(перейти к тексту пьесы)

Еще до самой пьесы тексту Олега Канина много чего предшествует. И предшествует не однозначно. До стихотворного эпиграфа, подписанного авторством Бродского, а на самом же деле принадлежащему американскому поэту Уистену Хью Одену (Бродский выступал в данному случае переводчиком), — настораживает название, запоминающегося и звучного в своей метафоричности, но увы, уже «бывшего в употреблении» (к слову, фильм 2008 года «Закрытые пространства» очень неплох). И еще теплится надежда – но, «наши маленькие планеты, наши закрытые пространства» — ее убивают.

С ошибкой в идентификации эпиграфа не все так просто. Связь между эпиграфом и текстом, их идейным сопряжением должна быть безупречна. О. Канин же ошибается грубо, хотя внешне тематика совпадает. В стихотворении не конкретизирован пол говорящего — в переводе Бродского о смерти (возлюбленного) мужчины говорит мужчина.

К чему все эти маленькие узелочки пропущенных автором подводных мотивов? К тому, что отсылки и аллюзии – вещи чрезвычайно тонкие. А налепливание знаменитых имен и звучных фраз не есть написание произведения. И, конечно, см. пункт 17. Пьесы с эпиграфами (Павел Руднев «20 признаков, по которым можно определить пьесу графомана).

Западная тема эпиграфом не ограничивается: посвящение Грэму Уильяму Марчу — музыканту жанра нейрофанк, который автор, наверное, и попытался воплотить в слове, а, может быть, даже экспериментировал с шизофреническим сознанием (шизофренией до самоубийства страдал музыкант), потому как читать пьесу как реалистические речи реальных людей невозможно.

В действующих лицах значатся – Герман и Сара, что меня лично тоже не обнадежило, выбраны опять же имена с большой историей, однако использованы автором как случайные обозначения случайных лиц.

Автор берет самый серьезный тон и начинает строить параллельные монологи — исповеди двух влюбленных, на полях заметим, что девушка уже оказывается на том свете к моменту действия, точнее, говорения «в стену». Потому как формы живого заочного диалога (когда два персонажа каждый со своей точки зрения рассказывает о происшедшем), которую драматург явно хочет выстроить, совсем не выходит. Не выходит и сама пьеса – конфликт на уровне обсуждения потенциального соперника — ее мужа — это не конфликт. А мелкие эмоциональные несовпадения героев совсем не тянут на любовную драму высокого полета.

Псевдосбивчивость разговорной речи быстро перерастает в словесный хаос, грозящий скатиться в полную бессмысленность. Сюрреалистически-ассоциативные словесные нагромождения персонажей пугают своей неадекватностью («ей стало комфортно от того, что она могла получать адреналин безвозмездно»), отсутствием выверенности — постоянные повторы от бедности словарного запаса («когда же я стала разговаривать с ним больше, я удивлялась с каждым разом все больше и больше, какая я другая, что мне на его планету никогда не попасть, именно это меня ворошило, с этого начались щелчки, постоянные щелчки в моей голове»), а иногда и полной безграмотностью, которая провоцирует бессмыслицу («всем будет с этого комфортно», «я жила совершенно со своими глазами»). Фразы неприятно поражают обтекаемостью и «общестью», абсолютно не индивидуализированы: «ее супруг часто водил ее по театрам, катал по самым красивым аллеям и научился для нее варить самый вкусный кофе». «На ней гетры, коричневое пальто, взбалмошность» — на этой фразе я поняла, что поначалу посчитав сие литературным экспериментом, сильно переоценила автора.

Характеристики персонажей ужасают банальностью. Автор, по-видимому, считает, что если написать «самооценка хуже Кафки» или «держал сигарету в зубах как Жан-Люк Годар» — это чрезвычайно поэтично и несомненно изящно. Именно изящность О. Канин хочет найти везде – как в словесности, так и в жестах красивой девушки. Словосочетание «изящная словесность» повторятся раз десять по ходу пьесы, не меньше. Не обошлось и без «подлинной» изящной словесности – пьеса, как говорится, вытерпит. Автор не удержался от соблазна вставить свою поэтическую лепту.

Бездушные слова, бездушные фразы…. Избыточная сентиментальность, помноженная на дурновкусную романтику – «на разных почвах я влюблялся в разных женщин. Там были и поэтессы, актрисы, художницы, фотографы и многие другие. Но Сара просто покупала мне время от времени сметану, маленький томик изящной словесности и запасные карандаши. Тем самым возвращая меня на землю, на круги своя. Нежности она никогда не теряла».

К финалу я уже знала, с чем можно себя поздравить по прочтении – это мой первый опыт столкновения с откровенной графоманией. Больше всего поражает, как желание чувствовать тоньше у авторов-мужчин превращается в наслоение пошлости и тривиальности в высказывании. За кошмаром филолога (я имею в виду тот ужас, что творится у автора с языком изложения – хлебом писателя) не сразу замечаешь, что практически все составляющие пьесу здесь отсутствуют.

Сие произведение, застрявшее между бульварным романом и дешевой кинодрамой про любовь, я советую автору похоронить изящно.

Читать еще:

Рецензии от Олега Михайлова

Рецензии от Юлии Тупикиной

Рецензии от Наталии Кирилловой

Рецензия от Григория Каковнина

Рецензии от Юлии Шумовой

Рецензии от Ирины Пекарской

Рецензии от Дарьи Голубевой

Комментарии:

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *