Сегодня мы наконец начинаем публикацию рецензий от драматурга Дэна Гуменного. Отзывы будут разделены на три части, причины такого решения объясняет сам эксперт:
«Так вышло, что мои мысли о прочитанных текстах публикуются последними. И это — отнюдь не вина редакции портала, а лишь моя занятость.
Поэтому текст будет поделен на три части: первая и вторая — то, что условно можно назвать рецензиями на представленные пьесы. И это — чтение, скорее, для авторов. А вот третья часть — «Зачем мы пишем?», возможно, отразит некие тенденции современной драматургии и «новой драмы», обозначив ее кризис и возможные новые пути развития».
В части первой опубликованы рецензии на следующие пьесы:
«Свои» Евгении Озоровской
«Ноктюрн для Пиа Нины» Вали Мячиковой
«Я — живая» Татьяны Комылиной
Дэн Гуменный — драматург, куратор фестиваля «Тиждень актуальної п’єси» (Киев); редактор делового журнала «Компаньон»; один из лидеров движения «Украинская Новая Драма».
Пьесы автора становились лауреатами и шорт-листерами драматургических конкурсов «Любимовка», «Первая читка» Володинского фестиваля, Омская международная драматургическая лаборатория, Волошинский конкурс, «Евразия», «Тиждень актуальної п’єси» и др.
Тексты пьес переведены на чешский, польский, английский. Постановки спектаклей осуществлены в Украине и Чехии: коллективный сайт-специфик спектакль «Леденец», «Щелкунчик», «Vrtkav? ?test? m?» и прочее.
В рамках лаборатории «Диалоги о драматургии» (весна-лето 2014) преподавал теорию и практику написания пьес. Результат — пьесы учеников попали в шорт-лист фестиваля «Любимовка» (Москва) и «Тиждень актуальної п’єси» (Киев).
Евгения Озоровская «Свои»
Пьесы «основанные на реальных событиях» — весьма «скользкий» феномен. Я лично убеждался, что такая приписка в начале текста, как правило, мешает последующему непредвзятому восприятию. Какова доля «документального» и «художественного» в такой пьесе? Уж не «отмазывается» ли автор перед читателем или зрителем, мол, это не я все придумал, оно так и было. Нет ли в этом некой доли извинения за то, что далее нам презентуют? Или такая фишка, почерпнутая из голливудских триллеров, фильмов ужасов и боевиков, должна добавить произведению вес? Уверен, такую приписку, если все же хотите ее оставить, следует поместить мелким шрифтом после самого произведения, как элемент некой драматической иронии. Если, конечно, вы не соперник братьев Коэн с их «Фарго» (кстати, братья это все выдумали!).
Ок, читаем далее. Тринадцать страниц — восемь персонажей и толпа массовки. Удастся ли автору на таком малом объеме текста развить столько персонажей, сделать их яркими, оживить? Не стоит ли писать чуть «экономнее» и «плотнее», продумывая, каким наименьшим количеством персонажей можно рассказать данную историю? Возможно, кем-то стоит пожертвовать? А если решили оставить всех восьмерых, стоит сделать их более яркими, что касается и поступков, и речевых характеристик.
Далее — первая реплика! Тут не стану долго расписывать: просто погуглите, что писала Людмила Петрушевская о первой фразе и диалогах)
Экспозиция. Ну, тут, казалось бы, все ясно, но вот у автора ситуация: две подруги давно не виделись, одна из них посмотрела по ТВ передачу о другой и пришла в гости. Таким образом, подруга (ЗУХРА) из передачи уже знает практически все, что ЛЕНА ей рассказывает на первой странице. И выходит, что разговаривают они не между собою, как должно быть, а со зрителем и поясняют не друг другу, а тому, кто в зале. Собственно, во всем тексте достаточно реплик, построенных следующим образом «Алексей, муж мой, ей шоколадку дал». Более того, ЗУХРА (не журналистка ли она?) задает ЛЕНЕ прямо таки наводящие вопросы:
Зухра: Ну, а вот что-то ёкнуло в груди? Что-то почувствовала к ней, материнское?
Лена: Да! Я запомнила момент даже!..
Далее, естественно, нам этот душещипательный момент рассказывают. Как пример работы с дискурсом передач-слезогонок — это может быть интересным, но «выжимка слезы» очередной «милотой» перестает работать уже на третьем примере. Ну вот так мы устроены — черствые и многое повидавшие.
И еще — если ваш персонаж ЛЕНА так любит сторителлинг, а ЗУХРА — чисто «технический персонаж», который задает правильные вопросы первые три страницы, а потом умирает, почему бы не поступить честнее и не переписать это в монолог?
Кстати, об интриге: собственно тут же, на третьей странице она и раскрывается — зачем читать-смотреть далее? (Мол, возьми ребенка, брошенного сестрой подруги, т.к. у меня рак, а потом — еще детей наберем, осчастливим всех.) Согласен, что тут можно далее следить не за тем, «что» произойдет, а за тем «как» это произойдет. Но тогда следует концентрироваться не только на сюжете, а и на взаимоотношениях персонажей, ярких характеристиках, новых открытиях в этих довольно банальных предлагаемых обстоятельствах. А так — далее все шаблонно и предсказуемо. Зачем тогда писать? И где яркие конфликты: внешние и внутренние? Нет их — все тихо и мило.
Дидактика в тексте. Попытки автора поучать: например, нам сообщают, что на воровство одну из приемных дочек подвиг просмотренный «неправильный» фильм («Откуда ты знаешь? Да! Она рассказала, что, посмотрев этот фильм, решила попробовать. Нельзя детям подобные фильмы показывать!..»). Естественно, подобный пафос можно снимать авторской иронией, но ее, к сожалению, в тексте не хватает. Попытка рассказать серьезную историю с серьезным лицом не всегда успешна. В некоторые моменты чтения хотелось попросить автора: ну улыбнись же!
Все герои — картонные персонажи, словно из российских телемувиков. Может автору стоит понаблюдать за людьми? Они, собственно, сложнее. Или, как вариант, ставить своих героев в ситуации, в которых они могли бы проявить себя? Чем заканчивается пьеса? Благородная женщина уходит с работы ради множества приемных детей и все теперь счастливы. Мило и банально? А если все переписать, финал сделать лишь началом повествования? Собственно, история о том, как семь безобидных «ангелов» сведут с ума милую женщину, интереснее того, что предложил автор. До какого предела смогут дойти герои? Переступит ли МАМА черту, когда всеобъемлющая любовь превратиться во всепожирающее зло. И есть ли путь назад? И возможно ли оно — счастье, о котором так мечтаешь?
Драматургия — не публицистика.
Пусть лучше пьеса задает мне острые вопросы, а не рассказывает банальную историю. А коль решили оставить историю эту, то стоит задуматься о способах ее реализации: об авторском инструментарии, который здесь весьма и весьма беден.
Согласен, что перед нами тема сложная и важная, интересная «по умолчанию». Но зачем ее рассказывать все тем же шаблонным методом? Тем более, если у истории есть реальные прототипы. Возможно, интереснее было бы послушать их? Воспользоваться широким инструментарием, предложенным нам документальным театром? Поискать аналогии в классической литературе? Поработать с формой? Сделать из этого комедию или мистический триллер с восточными мотивами? Не хочется лезть в авторский огород, но вот эта попытка сделать историю «как в жизни» ее именно этой жизни и лишила. Вместо правды жизненной или (хоть и не люблю этот термин!) правды художественной — очередной предсказуемый паттерн по, вроде бы, актуальной теме. Увы.
Валя Мячикова «Ноктюрн для Пиа Нины»
Первое, что сразу раздражает — присутствие саморежиссуры. Зачем?
«В луче света Нина играет на старом пианино музыкальное произведение (Ноктюрн №1 си бемоль М. Балакириева). На ней корсет, утягивающий талию и поднимающий пышную грудь, прозрачный пеньюар; волосы уложены в объемную прическу, на лице яркий макияж. В какой-то момент Нина убирает руки от клавиш, но музыка продолжает играть, она растерянно смотрит в зрительный зал. ЗТМ»
Что может быть банальнее этого луча света из районного дома культуры? А если «световик» включит стробоскоп? Как насчет Рамштайна, а? Или костюмер облачит в женщину-кошку? Или режиссер даст в руки детское пианино? Зачем лишать этой поливариантности и драматургу делать чужую работу? Хотите ставить сами — ставьте. Но рассказывайте истории, а не режиссерский план.
Далее, ВАСИЛИНА — круто. Живые речевые характеристики и располагающий к себе персонаж. Толковая роль для харАктерной актрисы. Но что с остальными? Может их сделать тоже уникальными, раз уж предполагается парад характеров? И что за пошлость — директор стрипклуба снова гей? Может, хоть раз сделать его натуралом? Какое же необъятное поле открывается тогда для новых конфликтов! А так, увы, не очень яркий технический персонаж.
Возможно, стоит сократить экспозицию, сделать череду событий плотнее. А то сейчас первое из них происходит только на восьмой-девятой странице (после него все не будет, как прежде — но не буду спойлерить!), а значит практически треть повествования уже позади.
И еще — все-таки автор, наверное, и сам не определился, о ком он пишет. Кто Главный Герой (чьими глазами мы видим историю)? Кто антагонист? И если это «раздвоенный» герой — молодость и старость — то выписать нужно конкретнее, четче построив арку персонажей.
И возвращаясь к категории «правды», о которой говорили при разборе предыдущего текста — пропажа «девочки» из клуба да еще и во время исполнения номера, да еще и с клиентами, подняла бы «не хилый кипиш», просто по определению некоего неписанного кодекса таких структур, так что — ход слабый.
А вот рассказы про матерей — вроде бы и нравоучительные, мол, «вот такие героини выросли, потому что их мамы недолюбили» («Твоя мать бросалась своим поносом и орала при виде тебя, что рак прямой кишки в ней завелся из-за бестолковой дочери?»), но поданы с искренним юмором и так лихо, что подключаешься моментально. Видно, что тут у автора наболело. Эта сцена — безусловная победа.
Но как жаль, что вот этот мощный заряд, накопившийся в коротенькой сцене «про мам», после впустую растрачивается на последующих страницах, не дает второстепенным персонажам «разыграться», поэтому и сгоревший клуб воспринимается не как последствие взрыва той самой энергии персонажей, а как техничный ход автора, совершённый с абсолютно холодным носом. Возможно, автору стоит более чутко прислушиваться к персонажам и не сдерживать их своей волей.
Ко второму действию автор «на ходу» наконец-то определяется, что рассказывает нам историю все-таки про НИНУ, но зачем бросать ВАСИЛИНУ, которая уже успела стать зрителю близка и небезразлична (по крайней мере, я на это надеюсь)? И тут автор поступает расчетливо и все-таки делает этих двух женщин одним «сдвоенным» персонажем. К сожалению, когда к средине истории в авторе начинает превалировать рациональность, уходит задор и лихость письма первой трети повествования. История зашла в тупик телемувика с непременным «я беременна» и шаблонными характеризациями. Сможет ли автор выйти из этой ловушки с честью? Сможет, но перед этим нас ждут многие страницы бесед ВАСИЛИНЫ со своей совестью-НИНОЙ и наоборот. А после и ВИВЬЕН станет «совестью» СЕРГЕЯ: «ВИВЬЕН. Вот вы ругаетесь, а вам возлюбленная говорит: «Уходи!». И вроде как она хочет чтобы вы ушли, но на самом деле, она ждет, что вы совершите нечто особенное…», — и вот такого многие страницы!. И вот этот прием, когда герой не сам прошел-преодолел, победил себя во внутреннем конфликте, а ему помогли-подсказали — он очень типичен для сериального «мыла» для домохозяек. Пришел он из прозы, когда, не имея возможности транслировать внутренний монолог, вводились некие «собеседники», произносящие правильные слова. Но коль уж эти люди — совесть, то должны они грызть, а не нежно гладить и дружески обнимать. Героям должно быть больно!
Ближе к финалу однообразие начинает бесить. Увы. Лихость ушла. Юмор исчез. О серьезном нам рассказывают не просто серьезно, но и нравоучительно («ЖЕНЩИНА. Знаете, что я вам скажу: вы не оглядываетесь назад! У каждого из нас свой путь и если какие-то вещи должны произойти — они происходят»). Классная история скатилась к «набору общих мест».
Увы, но взять заданную в начале планку автору не удалось. Все закончилось банальным хэппи-эндом. Все нашли себя и свою любовь. Но надо ли театру еще одна история о престарелых Золушках? А почему бы и нет? Вот только поработать еще над текстом придется: добавить больше событий, четче построить арки персонажей, быть экономнее в словах. Но главное — поработать над внутренними конфликтами, решить, как проявить их вовне, но не через нудные разговоры с «совестью». А еще — убрать постную маску серьезности со второй половины этой истории. Смех лечит!
Татьяна Комылина «Я — живая»
Когда видишь такое название, хочется, чтобы пьеса и правда была живая. А что в нашем случае?
Первое, что бросается в глаза — весьма экономный список героев. Это радует. Но густо присыпанная к месту и нет саморежиссура откровенно раздражает («Марина уходит, как бы рукой открывая занавес»). К слову, о занавесах. Современным драматургам стоило бы почаще ходить не только в академические театры, где вот эти занавесы, авансцены, люстры, удобные мягкие кресла. Ведь наиболее актуальный театр сегодня рождается там, где этого занавеса нет вообще! Самый простой пример — Театр.doc. А представьте, если ваш текст захотят поставить в жанре сайт-специфик, например, в электричке или на парковке огромного торгового центра. Что там героиня будет «рукою открывать»? Собственно, читая некоторые пьесы, приходишь к выводу, что авторы прочно застряли в прошлом. По крайней мере, на уровне театрального дискурса.
Уже третий текст задал тренд — героини-среднего-возраста-нереализованные-и-не-слишком-счастливые-и-их-молодые-двойники-отражения. Интересно, это потому, что авторы пишут о себе или все-таки ориентируются на ту публику, которая в театр ходит, на пресловутую «интеллигентную женщину около сорока»?
Перед нами снова 40-летняя Золушку и отзеркаливающая ее молодая дочка-Золушка, в нашем случае более похожая на комсомолку. Пьеса изобилует монологами, героиня-девочка рассказывает о своей семье, но при этом — копает не глубоко. Хотя, прием для этого задан, можно и порыться героине в себе, а не просто транслировать нарратив. Более того, автору следовало бы почитать о том, что значит «дожимать сцену», чтобы извлекать из них максимум возможного — конфликта, эмоций, etc. А то сейчас это — слишком беззубо. Читается легко, но не оставляет за собою ничего. В конце-то концов: почему в драме этой так мало драмы?
Простой пример из пьесы: ПАПА не приходил домой — МАМА плакала. Банальщина, увы. Что мне дает такая реакция персонажа? Дополнительные знания о Женщинах? Уникальный опыт? Да, пусть лучше журавликов из бумаги делает (верит, что после сотого муж вернется) или пол моет каждый день (уверена, что он из-за пола грязного ушел), да что угодно, но вот не это шаблонное «сидит и плачет». Мы же о сложных людях пишем, а не об однозадачных роботах из конца 80-х — начала 90-х.
Всю пьесу кажется, что автор выписывает личную травму. И это хорошо, но почему бы не поковырять себя до боли? Автор не должен лечить раны своих персонажей, наше дело — сыпать в них соль и срывать бинту. Увы, такая страшная профессия. Больно персонажу — больно тебе (и наоборот!), — иным путем хорошие тексты не рождаются. Драматургия — это не там, где «долго и счастливо».
Почему все время «по верхам»? Ну вот, например, пишет автор «у мамы приступы учащались». Это ужасно? Да! Но это ужасно «в жизни». В драме, по моему убеждению, такие штуки не работают. Увы, но тут это просто очередные данные экспозиции. Не более. Но почему бы не описать один из приступов? Почему бы не выжать из этой сцены все? Или играйте с формой, с ритмом, со словом, но так, чтобы меня пронизывал страх за эту маму, чтобы я сам подключался к ее горю.
Сцена с папой — сентиментальная, но не до приторности, а в меру. Некий момент искренности автора. Но ведь для большой пьесы одной искренней сцены мало. Почему бы не быть с нами честнее во всем произведении. В данном случае «честнее» — это открыто говорить о боли там, где болит, а не прятаться за недомолвками персонажей. Драматургия — это даже не стриптиз. Там хоть оголяешь тело, а здесь — душу.
Цитата из финала: «Мне отец недавно сказал: » Жизнь переписать нельзя, а книгу можно». Понимаешь, в книге можно придумать любой, самый ужасный сюжет, а вот конец надо обязательно сделать счастливым». Так вот — драматургия и проза кардинально отличаются. Автору следует определиться, что же он пишет. Автору, как ни странно, чтобы сделать из этого текста толковую пьесу, следует ее самому инсценировать так, как это делают с прозой. Как? Следует почитать книги, для начала.
А сейчас, увы, но перед нами пьеса, которая не работает. Пьеса «Я — живая» практически мертва, хватит ли у автора сил ее реанимировать. Мозг-то у пациента еще работает, а вот с сердцем — беда.
Читать еще:
Рецензии от Наталии Кирилловой
Рецензия от Григория Каковнина
Комментарии: